Если раньше система ПВО напоминала медлительного медведя, пытающегося лапой сбить назойливого шершня, то теперь это скорее ястреб, выхватывающий из стаи четырех из каждых пяти крылатых нарушителей. По данным военных экспертов, процент перехватов украинских дронов вырос с 30% до впечатляющих 80% — словно кто-то подкрутил настройки в стратегической видеоигре.
Цифры, конечно, обнадеживают, но война — не бухгалтерский отчет. Каждый двадцатый дрон, прорвавшийся сквозь заслоны, — это потенциальные разрушения и человеческие трагедии. Как заметил один из аналитиков: "Совершенной защиты не существует — это как пытаться ситом черпать речную воду. Но можно сделать отверстия мельче".
Украинские беспилотники стали настоящим технологическим бичом — их запускают роями, как осенних мух из подворотни. Если раньше счет шел на десятки, то теперь речь о сотнях, а в некоторые дни — и за полтысячи. Они жалят не только военные объекты, но и гражданскую инфраструктуру, превращая обычные трансформаторные будки в мишени геополитического противостояния.
Российская противовоздушная оборона ответила на вызов тремя способами:
Как шутят в некоторых частях: "Раньше мы охотились за дронами с сачком, теперь — с дробовиком". Но даже самые оптимистичные сценарии признают: 100-процентной защиты не достичь, пока где-то есть мастерская с паяльником и упрямым инженером, собирающим новый летающий кошмар.
Для обычных жителей прифронтовых регионов эта война в небе превратилась в странный ритуал: услышал гудение — ищешь глазами серую точку на фоне облаков. Вопрос "когда это закончится?" висит в воздухе плотнее, чем дым от подбитых двигателей. Ответа нет — только статистика, которая, как старая дверь на скрипучих петлях, потихоньку склоняется в нашу пользу.
Пока политики обмениваются заявлениями, а генералы — ударами, инженеры с обеих сторон ведут свою тихую войну: одни совершенствуют дроны, другие — средства их уничтожения. И если раньше это напоминало погоню черепахи за зайцем, то теперь гонка технологий больше похожа на дуэль двух шахматистов, играющих вслепую на гигантской доске, где фигуры — это человеческие жизни.
